Скиталец Ларвеф. Повести - Страница 41

— И даже Хымокесан?

— Думаю, что и он тоже. Но разве он когда-нибудь признается в слабости даже самому себе? Такие сильные и закаленные навигаторы, как Хымокесан, побороли свое настроение. Но менее сильные и волевые признавались мне в этой странной слабости. Они искали у меня поддержки, как у врача. А у меня не хватало знаний, чтобы объяснить это психическое явление.

— А сейчас у вас хватает знаний? — спросил я, Он усмехнулся, выражением своего лица намекая на то, что мой вопрос был недостоин ни меня, ни обстоятельств, о которых шла речь.

— Как вы думаете, — сказал он, — могу я дать исчерпывающий ответ, находясь здесь, а летящем космолете, далеко от Планеты сюрпризов? Нужно возвратиться туда, возвратиться, пока не поздно.

— Хымокесан не согласится. Он и так упрекал экспедицию, что было потеряно зря столько времени. Планета ведь никого не заинтересовала. Кажется, кроме вас.

— Постарайтесь переубедить его, сделайте все, что возможно ради самого великого из того, что существует, ради истины, ради знания, ради интересов общества, которому мы служим.

Я дал согласие. И мне в конце концов удалось переубедить Хымокесана. Хым, на этот раз поддержанный биологом Карегом и одним из химиков, предъявил несколько неоспоримых доказательств того, что мы столкнулись с неразгаданным явлением.

Участники экспедиции много говорили о направлении времени, о необратимости его, о памяти, единственном аппарате в природе, который противится однонаправленности времени, и о странном явлении, с которым мы столкнулись.

И вот корабль снова начал сближаться с планетой. И снова всех охватило чувство, хорошо знакомое всем, кто хоть раз в жизни возвращался домой после долгих странствий, предчувствие встречи с прошлым. Казалось бы, сейчас здравому смыслу было легче побороть смутное чувство приближения к прошлому, мы уже имели представление о планете, однажды побывав на ней. И все же ощущение, что прошлое возвратится, было сильнее нас.

Хымокесан после совещания со своими помощниками решил спуститься в другой части планеты. Он уменьшил скорость движения корабля. На этот раз и командир, и главный штурман заинтересовались спутниками планеты.

Хымокесан вызвал меня в отсек управления кораблем.

На его обычно спокойном лице я заметил следы тревоги.

— Вот что, Ларвеф, — сказал он, — мой выбор пал на вас. Зная ваш характер, не думаю, что вы будете этим недовольны. Я поручаю вам обследовать спутники планеты. Одноместный летательный аппарат в вашем распоряжении. О результатах обследования вы доложите мне уже на Планете сюрпризов. Мы раньше вас попадем туда.

Перед вылетом он обнял меня. Я простился с ним с легким сердцем, не думая, что вижу его в последний раз.

Наступила пауза. Слишком долгая пауза. Ларвеф молчал.

— Ну, а что же было дальше? — спросила Эроя.

— Вы же не кончили свой рассказ.

— Я его кончаю. Это случилось… Возвращаясь со спутников и держа курс на планету, я услышал последнее донесение. Кванттелеграф принес мне слова Хымокесана:

«Не приближайтесь к планете, Ларвеф. Я вам приказываю. Случилась катастрофа. Мы гибнем. Постарайтесь добраться до космической станции Уэра.

Мы…»

Это были последние его слова,

— И вы выполнили его приказ не приближаться? — спросил Туаф.

— Только отчасти. Я приблизился к планете и, не спускаясь, облетел вокруг нее, используя специальные оптические приборы. Но ни космолета, ни его экипажа я не нашел…

ЭТО Я! Я! АРИД!

Электронный Эрудит молчал полтора года. Физа Фи, Математик и все другие сотрудники и сотрудницы сочли, что он устарел, занимает много места и что его нужно за ненадобностью убрать из лаборатории. Но Эроя не разрешила его трогать.

— Пусть пока стоит, — сказала она. — В этом механическом старце есть что-то трогательное. Особенно его не хочется убирать сейчас, когда некоторые нескромные и живые старцы, спеша расстаться со старостью, занимают очереди у пунктов обновления клеток. Он хорош хотя бы тем, что не торопится обновляться. Включи его, Физа. Я хочу услышать его голос.

— Но он устарел. Он не в состоянии сказать ничего нового. Его знания одряхлели сразу после того, как нашли способ обновлять клеточную «память».

Опять будет плести всякую чушь о бренности жизни. А ведь жизнь стала практически почти бесконечной. У всех теперь другой взгляд на мир. Только он один видит мир так, как видели его полтора года назад. А эти полтора года больше, чем все тысячелетия истории общества.

— Да, это был переломный год в истории общества. Но ко всему нужно привыкнуть, Физа, даже к тому, что должно взорвать все привычки и навыки.

Включи его. Пусть поговорит.

— О чем?

— Ну, хотя бы о любви.

— Вы же сами запретили задавать ему вопросы, в которых он некомпетентен.

— Это верно. Но кто сейчас компетентен в этом вопросе… Никто не знает, какой будет любовь, когда смерть стала почти практически невозможной, когда никто не станет стареть, если, разумеется, этого не пожелает. Пусть говорит.

Физа Фи включила Эрудита.

Ровный, тихий, приятный академический голос начал говорить. На этот раз он не перечислял события, не называл исторические факты, не напоминал даты и имена. Он начал читать повесть старинного писателя Инзижа, знаменитую «Повесть о двух любящих».

Все слушали. Не странно ли, что посредником между эмоциональной мыслью Инзижа и слушателями был автомат, созданный математиками и инженерами? На несколько минут все забыли об этом. Голос Эрудита на этот раз обращался к чувствам, непосредственно к чувствам, отбросив холодную логику.