— А вы не преувеличиваете, Арид?
— Наоборот. Я преуменьшаю.
Он бросил взгляд на автоматический справочник.
— Как поживает ваш Эрудит?
— Отлично.
— Как работает?
— Бесперебойно.
— Бедняга!
— Чуточку тише. Я очень прошу. Он не любит, когда его жалеют.
— А как его не жалеть? Все изменятся, а он останется прежним.
— Ничего. Мы подновим его программу.
— Дело не только в программе, а в точке зрения на мир. Разве дильнейцы, обретшие долголетие, будут точно так же мыслить, как мыслили они вчера?
Вся история прошлого покажется им крайне странной и во многом непонятной.
Им прежде всего будет непонятно, как их предки могли откладывать срочные дела, когда рамки их бытия были столь узкими. Но идемте, Эроя. У нас есть возможность поговорить и в вездеходе.
Автомат-водитель открыл дверцы вездехода.
— Ну, как настроение, Кик? — спросила Эроя водителя.
— Самое бодрое.
— Ну вот. Кик. Сегодня бодрость — это тот идеал, к которому стремимся и мы с Аридом.
Водитель сел на свое место, и вездеход стал набирать скорость.
А потом много лет спустя они оба — Арид и Эроя с чувством грусти вспоминали свою поездку, с чувством грусти, смешанной с легкой радостью.
Они то мчались, обгоняя минуты и секунды, то замедляли движение вездехода так, что могло показаться: они не летели, а шли. Шли!
Они шли, и мир шел вместе с ними. Они мчались, и мчался мир, почти развеществляясь и превращаясь в движение, в абстракцию, в кружащийся фон.
Они плыли, и плыла Дильнея, как облако, и плыли леса и горы, слегка покачиваясь как отражение в прозрачном озере, и все становилось музыкой: трава и небо, деревья и реки, дно озер и морей.
Они летели-сама быстрота и скорость, и от страшной скорости срастались времена года, сливались зима и лето, весна и осень. Движение вездехода как веер развертывало пространство и время.
Крыло ласточки. Верхушка горы, леденящей дыхание.
Дно моря с синими, розовыми, оранжевыми его обитателями. Гром. Молния.
Снегопад. Ливень. Звон падающих капель. Снежная тропа, соединившая жаркую пустыню с прохладной поляной, по которой скачут зайцы, высоко поднимая свои пушистые тела. Водопад. Грохочущая, стонущая, поющая громада, вода, обрушившаяся со скал в долину. Следы в снегу. Озеро в кратере потухшего вулкана. Просека. Удивленная голова жирафа. Медведь, с ревом выскочивший из берлоги. Стремительный бег вспугнутой лани. Пчелиный улей.
Ладонь лесника. Полевые цветы от горизонта до горизонта, Одни цветы. Как будто на свете нет ничего, кроме цветов.
— Не слишком ли ты спешишь. Кик? — сказала Эроя, — Если не трудно, замедли мгновение.
Кик включил аппарат, изобретенный отцом Эрой Эрономстаршим. Теперь они оба, Эроя и Арид, глядели на мир сквозь «лупу времени». Бытие замедлило свой темп. Другой ритм жизни, знакомый только бабочке или пчеле, охватил их сознание. Время, казалось, остановилось. Согласно ритмам и темпам замедленного времени, уже никуда не спешило самое быстрое в их существе — их мысль. Минута растянулась невыразимо, превратилась в день.
Ласточка в небе остановила свой полет. Медленно-медленно, сорванный ветром, падал лист с ветки. В только что бешено мчавшемся ручье вдруг застыла вода, замедлив течение. Где-то куковала кукушка. Звуки растянулись, замедлились, таяли, таяли и никак не могли растаять.
— Кик! — сказала Эроя водителю.
— Мы превратились в твоих братьев.
— У меня нет ни братьев, ни сестер, — возразил автомат.
— А вещи? Разве они не в родстве с тобой, не в дружбе?
— Нет! Вещи замкнуты в своем остановившемся застывшем ожидании. Они не говорят и не мыслят.
— В ожидании? Но чего они, собственно, ждут?
— Того же самого, чего жду и я, — чтобы их одушевили.
— Я знаю, ты ждешь, когда к твоей программе подключат живую, веселую душу?
— Вы мне обещали.
— Не все обещания легко выполнимы. Кик. Иные из них относятся к тем иллюзиям, которыми мы тешим себя. Но довольно тишины и покоя! Вези нас туда, где движение, в центр цивилизации.
— А вы мне достанете душу?
— Иногда я готова вынуть свою и отдать тебе. Но у меня женская, слабая душа. А тебе, Кик, надо мужскую. Ну, трогайся, не клянчи! На Дильнее нет душ, годных для тебя. Нет душ из металла. Ты слишком прочен, Кик. Ну, поторопись! Я тебя прошу.
Арид взглянул на часы. Нет, ему только показалось, что они остановились.
Они шли. Секундная стрелка отмеряла мгновения.
— Судя по часам, мы провели здесь всего-навсего одну минуту. Но мне показалось…
— Мы привели здесь не минуту, а целый день.
— Часы идут. Почему я должен им не верить? — спросил Арид.
— Часы идут точно. И все же они обманывают, обманывают себя, а не нас. Мы были в другом измерении времени, в том мире, который возникает в чувствах насекомых. Туда перенес нас аппарат моего отца. Вам не понравилось там?
— Нет, там было чудесно.
— Кик, увеличь скорость! Ты, случайно, не спишь?
— Я нахожусь по ту сторону сна, — ответил водитель, — Лучше бы ты находился по эту.
Пространство, охваченное бешенством движения, стремительно неслось вместе с вездеходом. Уже не существовало ни часов, ни минут, только обезумевшие секунды.
Кик начал тормозить. Скорость стихала.
Несколько секунд спустя Эроя и Арид оказались в одном из центров планеты.
Затем их взгляду открылся прозрачный, как горный воздух, зал с бесчисленным множеством танцующих пар. Зал был безграничен. Он висел над морем. Волны бились о прозрачную синеву стен. Невидимое оптическое устройство, включенное администратором, освобождало глаза от привычной обстановки неподвижных вещей, от всего прочного, стабильного, незыблемого, сопротивляющегося движению. Казалось, зал парил над морем, плыл, как воздушный корабль. К тому же действовали антигравитационные установки, правда не на всю мощность. Танцевало сразу десять тысяч пар. Десять тысяч молодых дильнейцев обоего пола, почти освобожденных от тяжести своего тела, от груза привычек, сливаясь с ритмом музыки, словно плыли в неизвестное. Ритм музыки и самого бытия освобождал их от всего неподвижного, он был как мысль, одевшаяся в плоть, но сохранившая всю подвижность, быстроту и красоту мысли.